Рукопись бессмысленных мелодий
Фантазия на стихи мёртвого поэта
Сегодня вечером я принесу несколько смятых бумажек с обугленными краями, сплошь исписанных пьяным почерком неизвестного безумца и сложу их к твоим ногам. Они нашли меня в старом, давно живущем под дамокловым мечом бульдозера, сарае. Я начал читать их прямо там, сидя на пыльном полу, и не смог оторваться, пока не впитал до капли. Перечитать их у меня не хватило ни сил, ни смелости, да я, честно говоря, и не пытался. Мне нужно, нет, я просто обязан поделиться этим странным знанием с тобой. Сегодня вечером я принесу их тебе.
В грохоте букв прочерченных на этих клочках прошлого нет смысла. Но сколько гармонии вколочено между чудом сохранившихся строчек! Слышишь? Я дам тебе песни, чтобы петь и изумрудные слёзы, чтобы грезить. Окунись же в застоявшуюся воду лесного озера, перечитав слова, никогда не звучавшие под хорошо знакомым нам с тобой небом.
« … старый, мудрый зверь, что живёт под потрескавшейся от молотков кобольдов скалой, пригласил меня отведать вкусной воды из ручья, усыпляющего своим журчанием злобного филина. Он звал меня не купаться и плескаться, а покинуть свет солнца, познать мёртвую ночь пустыни и сталь взгляда холодных людей, играющих там.
Вот и он. Перекрёсток. Обитель духов, где они шепчут в уши спутников, заставляя их задуматься о своей судьбе. Они коварны и хитры, но в их жизни нет места злобе. Они просто забавляются, они играют. Им можно только позавидовать, этим вечным котятам. Я пью:
- Я вновь призываю тёмных сокрытых кровавых богов.
- Зачем ты зовёшь нас? Ты знаешь нашу цену. Она неизменна. Твоя смерть даст тебе жизнь и освободит тебя от злой судьбы. Не опоздай.
- Если бы я мог вновь увидеть вас, поговорить с вами, прогуляться с вами, отведать крепкого пива ваших бесед, я, думаю, мог бы спасти уже погибшую душу. Получить отсрочку. Похитить золото, подобно разбойнику, и вернуться в лагерь с былой славой. Как тореадор поворачивается лицом к отравленным рогам и пьёт красную победу; солдат тоже со своим трофеем – пробитым шлемом; и идущий по карнизу, нетвёрдой поступью на пути к внутренней благодати.
- (негромкий смех) Ну что же. Не будешь ли ты сожалеть?
- Нет.
- Скоро наши голоса должны слиться в один и исчезнуть без следа …»
Твой взгляд споткнётся о прожженную на теле рукописи рану. Несколько минут он будет блуждать по комнате, распугивая хитрющие тени, прятавшиеся по углам, пока не зацепится за меня. Ещё несколько секунд ты будешь держать меня глазами, пробуя на вкус, как бы убеждаясь в реальности происходящего, но смутные следы чужих голосов ещё не рассеются. Наваждение ещё не пройдёт. Ты захочешь поскорее вернуться обратно, и будешь бояться возвращения. Я знаю, я же был там. Ты должна пройти этот путь до конца, и ты, в отличие от меня, не одна на этом пути. Я не оставлю тебя. Ты смущена? Ты смущена! Читай же дальше. Читай, но прошу тебя, не пытайся читать между строк, там ничего нет. Ни в коем случае не ищи смысла, которого нет, и не может быть в этих переломанных ненавистью времени буквах. Просто слушай их музыку.
« … нагие мы приходим и уходим в синяках, обнажённые сласти для медленных мягких червей, давно ждущих нас внизу. Но великий мерзкий ангел-шлюха всегда был добр ко мне, и я ещё долго буду попирать своими грязными ногами кости ваших предков. Завидуйте мне! Я мщу вам за то, что вынужден жить с вами и мириться с тем, что столь же несовершенен, как и вы. Я устал делить с вами свою драгоценную жизнь, и за это буду обманывать развращать и убивать вас. Не ждите пощады от обиженного вами спившегося демиурга. Вы ещё пожалеете, что я упал так низко! Вы будете платить за мои ошибки.
Луна – жаждущий крови зверь, но и я не так прост. Ей не сожрать меня. Эта старая дрянь, что боится повернуться своей толстой задницей к земле, слишком много возомнила о себе. Но ничего… Скоро вы все увидите, как я разделаюсь с этой шлюхой! Вы все станете свидетелями крушения спутницы вашей жалкой планеты, свидетелями моего триумфа! Дайте только мне добраться до моей цели, и ваше небо запылает цветами, которых никогда не знала радуга. Моё имя будет навсегда выжжено в ненавистных мне душах.
Камень, со свистом вылетевший из рогатки хулигана, сильно ткнул меня в грудь, прервав мой полёт. Я из последних сил пытался планировать, чтобы улететь как можно дальше от этих извергов. Когда я перестал чувствовать крылья, я рухнул в грязную лужу на заброшенном пустыре и потерял сознание. Очнулся я в тёплых руках пожилого джентльмена. Он перебинтовал рану на моей груди, накормил пшеном и напоил вкусной водой. Я прожил в сытости и тепле его дома, пока не зажили раны на моей груди. Потом мой спаситель дал мне отравленной крупы, и когда я охладел, сделал из меня чучело. Я до сих пор стою в каком-то музее и, провожая посетителей, иногда плачу …»
Оборванный край вновь вырвет тебя из объятий бессмысленных строчек. Ты отложишь чтение, пройдёшься по комнате, разминая затёкшие члены. Я буду наблюдать за тобой и пойму, что тебя здесь нет, что ты ещё там, в отброшенных на время листках. Я наброшу тебе на плечи пуховый платок, который почти сразу вернёт тебя на землю. Твоя благодарная, печальная, но ласковая улыбка будет мне наградой.
За окном будет шептать рождественский снег, с каждым мгновением всё надёжнее пряча нас от внешнего мира. Тишина обнимет нас, и лишь тиканье огромных, угрюмых часов будет напоминать нам о течении времени. Телефоны давно умерли или просто прикидываются мёртвыми, чтобы не мешать. Ты заберёшься с ногами на мягкое кресло, греясь в дыхании камина, а я уютно устроюсь у твоих ног. Вдоль дальней стены, топая маленькими ножками и сердито ворча, пробежит домовой. Ветхие листки кучкой осенних листьев улягутся на твоих коленях. Я буду ворошить непослушные дрова в камине, потом отложу окрасившуюся рубином кочергу в сторону, подниму к тебе глаза и улыбнусь: «Читай дальше, ничего не бойся».
« … придворный шут, хромая и бубня себе под нос, брёл по королевским покоям. Голова болела с похмелья, и всё мысли вились вокруг бочки с рассолом, которая стояла себе на кухне и в ус не дула, как будто и не знала, что где-то в лабиринтах дворца есть маленький человечек, которому она очень, очень нужна!
Проходя мимо тронной залы, он увидел, как король, низко нагнувшись над огромным аквариумом, о чём-то беседует со своими любимыми золотыми рыбками. Какая-то блажь ударила шуту в голову, и он, растянув своё гротескное лицо в злобной усмешке, тихонько подкрался к королю и дал ему хар-р-р-р-рошего пинка чуть пониже спины. Король, истошно вопя, упал в аквариум, забулькал, зафыркал, заверещал.
Лязгая плохо прилаженными доспехами, в залу ворвалась придворная стража. Шута немедленно скрутили, наградив десятком увесистых тумаков. Тут и король как раз выбрался из воды, растолкал дюжих гвардейцев и, схватив шута за ворот нелепого балахона, прорычал ему в лицо, обрызгав слюной и обдав перегаром, смешанным с запахом чеснока:
- Шут, ты будешь немедленно распят, четвертован или повешен, если сейчас же не придумаешь оправдание ещё более наглое, чем то, что ты сделал!
Шут скорчил испуганно-удивлённую рожу (уж что-что, а в этом ему не было равных!) и тут же ответил:
- Простите, ваше величество, но мне показалось, более того – я был просто уверен, что это королева!»
Я буду прислушиваться к пощелкиванию дров в пасти камина и шуршанию листов в твоих пальцах, прислонившись щекой к твоим ногам. Ты с трудом оторвёшься от чтения, сладко потянешься, попросишь принести тебе чаю с травами и открыть новую пачку сигарет. Я с трудом поднимусь и шаркая побреду на кухню, разгоняя зазевавшуюся нелюдь, которая неизвестно чем тут занималась.
За окном, свернувшись чёрным клубком вокруг твоего дома, тихо сопит ночь. Она, как верный пёс, будет охранять нас и, если придётся, ляжет костьми у порога. Время уже давно спит крепким сном, не будем ему мешать, ладно? Ты сделаешь пару обжигающих глотков. Затянешься. Сизое облако на миг окутает тебя и растворится, оставив на память щекотку в носу. Ты посмотришь на меня. Я утону в твоих глазах, и ты продолжишь слушать тревожную песню обгоревших строчек.
« … она не знает, кто с треском ворвался в её жизнь и маячит перед её лицом подобно прицелу карабина перед глазами снайпера, находящегося в цепких лапах врагини абстиненции. Он пришёл к ней, когда шрамы чёрных молний уже почти закончили сечь сеч умирающее небо. Зелёные капли дождя злыми червями сползали с лишённой волос головы. Она открыла ему дверь и впустила, словно он добрый сосед или старый знакомый. Вместе с ним в её дом вползла старуха ночь.
«Теперь я скажу имена того царства», - сказал он, крепко взяв её за хрупкое плечо. «Скажу тебе то, что ты знаешь давно». Его слова с шелестом парят по комнате и с хрустальным звоном разбиваются о стены. «Я – Царь-Ящерица, я могу всё. Я могу в миг остановить землю и заставить уехать голубые машины. Семь лет я жил в ветхом дворце изгнания, играя в странные игры с островитянками. Теперь я вернулся в земли сильных, верных и мудрых. Сестра!», его пальцы вошли в плоть, и чёрная кровь лениво высунула язык наружу, - «Сестра бледного леса, станешь ли ты на сторону охотников? Войдёшь ли ты, плечо к плечу со мной в ворота вечного страха?»
Она сказала: «В твоих глазах живут сумерки». Его зрачок раскрылся, чтобы схватить её и сжать в объятиях до стона сломанных костей … »
Всё на свете когда-то закончится, так уж устроен наш несовершенный мир. Закончится и бессмысленный текст, неизвестно кем и зачем начертанный на бумаге загадочного происхождения. Прочитанные тобой фразы ещё находятся в комнате, но уже, хрипло шушукаясь между собой, расползаются по углам и очень скоро совсем покинут нас. Ты не хочешь ничего сказать? Ну и ладно. Ты аккуратно сложишь обрывки рукописи в стопочку, из неё выпадет маленький, оборванный и измятый листок. Ты поймёшь, что ещё не читала его. Твои глаза вновь отправятся в путь, вслед за пьяным почерком давно уже мёртвого писателя.
« … я пришёл в этот заброшенный человеческим теплом и лаской дом, чтобы уйти. Хрустальный мост уже построен, и строгие стражи уже заждались. Я готов пустить в себя сумерки. Каждый дом похож во всём на другой дом, они просто машина зверя в окружении утра. Всё теперь спит, бесшумные ковры, пустые зеркала, нетронутая пыль под кроватями. Всё уже спит, хотя ночь ещё не наступила. Или не закончилась? Никогда не мог точно отличить раннее утро от позднего вечера! Сумерки всегда сводили меня с ума, мешая ориентироваться.
Сумерки… Я люблю это странное время суток. День ещё не закончился, но ночь уже пришла и требовательно стучит кулаком в дверь… День уже закончился, но ночь ещё не взяла своё… Я подолгу сижу у окна и слушаю тихий спор. Спор, который начался задолго до появления моих предков и закончится через мгновение века после смерти моих потомков. Заглядывая в глаза сумерек, я прикасаюсь к вечности.
Особенно прекрасны сумерки зимой. Деревья, укутанные снегом от корней до самых хлипких веточек, заставляют забыть о грязной реальности. Оранжевые глаза фонарей заставляют поверить в начало загадочного праздника. Тишина. Так тихо бывает только зимой, когда часть птиц свалила на юга, оставшися прячутся в тёплых схронах, ну а люди предпочитают пить дома в это славное, но суровое время года.
Именно сумерки, а не ночь – наиболее благоприятное время для ворожбы. Как светлой, так и тёмной… сумерки не видят разницы. В сумерки слабеет связь между составляющими реальности, проникновение посторонних становится более лёгким, вступают в силу правила иллюзорной игры. Солнечный свет уже не режет глаза, а ночная тьма ещё не усыпляет разум. Колдовское время. Сказочное время. Время тоски и мечтаний. Время открытий и время забвения. Странное время. Страшное время. Многие не любят, сторонятся, а то и боятся его. Лишь дети и безумцы имеют время, желание и возможность заглядывать в замочную скважину сумерек.
Потоки чувств уносят к неудачникам. Я уже никогда не проснусь счастливым. Меня мутит от запаха сапог и вида обглоданных секвой. Рассказы о животных в лесах не глупые, но подобно индейцам, вперившим свои маленькие глазки в ночь, я знаком с прелестью и злобой лунного прилива. Дурачок был неплохим парнем, он опасался лабиринтов и жил в колодцах. Он знал Иисуса. Знал Темуджина. Знал Че и меня. Он плавал в заводях рун, как форель в период нереста, будь он проклят! Был бы он расторопнее, не позволил бы мне распять себя так легко, и мне не пришлось бы так спешить покидать этот мир.
Вперёд! Всё плывёт и кружится. Кожа разбухает, и больше нет различия между частями тела. Вторгается звук угрожающих, дразнящих, монотонных голосов. Это страх и желание быть поглощённым. Комната вращается в пространстве, обрывая корни сознания, - поразительное явление. Серая пелена в глазах тает и шёпотом стекает по щекам. Прощай …»
Клочок бумаги выпадет из твоих ослабевших пальцев и, притворившись бумажным самолётиком, спикирует в жадную глотку камина. Я соберу все остальные листки и отправлю их следом. Пусть пламя зацелует их до смерти. Я постою над тобой, любуясь взбесившимся фонтаном рыжих волос и слушая вкусный шёпот ровного дыхания. Спи. Я накрою тебя ласковым плюшем. Спи. Спи, а я пойду к холодильнику, открою ещё одну бутылку пива, потихонечку включу магнитофон с моей любимой кассетой и сяду у твоих ног. Я буду любоваться сытыми, мурлычущими от удовольствия саламандрами, что играют в забавную чехарду (может, они занимаются любовью?).
Ты проснёшься, и мы будем разговаривать, мы будет травить анекдоты, обсуждать книжки, вспоминать знакомых, говорить прочие глупости, но ни словом не обмолвимся о том, что видели там. Новое знание не может быть выражено словами. Мы будем упорно делать вид, что ничего не произошло, что переполняющее нас – просто сон, который приснился обоим. Ты проснёшься, и я буду рядом.
Всё это будет. Будет сегодня вечером. А пока я бреду по проспекту, кутаясь в пальто и прижимая к груди папку с ветхими нотами вечности. Я распихиваю плечами прохожих и пинаю ногами глупые снежинки. Мне холодно, я хочу есть и пить. Я хочу к тебе. Меня зовут витрины кафешек и двери забегаловок, но я иду к тебе. Я иду к тебе, но никак не могу вспомнить, где ты живёшь. Где?